Однако больше всего мне запомнился организованный Гордоном семейный выезд в Национальный парк Крюгера в Восточном Трансваале. Сначала мы поехали к Гордону на ферму и остановились там на несколько дней. После чего мы отправились в парк, продвигаясь с северо-востока, чуть ли не окольными тропами вдоль мозамбикской границы.
В то время Силы Безопасности настоятельно советовали соблюдать осторожность всем проезжающим в этой местности. Нас постоянно останавливали полицейские в форме. Гордон объяснил, что все это из-за повышенной активности террористов. Он пользовался понятием «террорист» по своему усмотрению. Казалось, террористы были повсюду: по телику, в альбоме Гордона, в его разговорах с друзьями в braais. Когда я спросил, кто такие террористы, на лице его отразились напряженность и раздражение, он сказал:
– Террорист – это то же, что кусок говна: завистливый извращенец, злобный убийца, засранец без чести и совести!
На самом деле я так и не понял, кто такие террористы.
Парк Крюгера был великолепен. Я видел, как несколько львов подкрадывались к антилопам гну и зебрам, но чтоб они кого-нибудь убили, не видел. Несколько гепардов поймали жеребенка антилопы гну, но не успели они поживиться, как два льва прогнали их. Ким горевала о зря убитом жеребенке, и Вет согласилась, что это прямо-таки стыд-позор какой-то.
– Таков закон джунглей, Ким, – объяснил папа, – закон джунглей, знаешь-понимаешь.
Гордон заговорщицки подмигнул мне и вздернул брови, что означало: «Какие дурные эти девчонки, не то что мы, парни».
Мы отлично провели время, все было очень здорово, и ночевали мы в роскошном домике. Единственное, что меня неприятно поразило, была вот какая сцена: несколько отвратительных птиц ворвались в колонию фламинго и разогнали красивых розовых пернатых по всему озеру. Панический ужас охватил поголовно всех фламинго. Более кошмарного зрелища, чем эти хищники, я еще не видал. Они походили на ненасытных чертей, большой клюв придавал их мордам смеющееся выражение, что абсолютно не соответствовало их мертвым глазам. Я видел, как один из них пытался проглотить голову фламинго. Отвратительное зрелище: оторванная голова крупной птицы в клюве у другой.
– Вот он, аист Марабу, – победно провозгласил отец, смотря в бинокль и упиваясь кровавым зрелищем, – аист Марабу, знаешь-понимаешь. Злобные падлы, но – такова природа.
В ту ночь меня впервые посетил кошмар с аистом Марабу.
6. Крах золотого города
Южная Африка казалась мне почти раем. Забавно, но там я чувствовал себя как дома, будто мне предназначалось жить именно там, а не в загаженной Шотландии. Когда я мысленно возвращался в Эдинбург, он представлялся мне грязным, холодным, сырым, трущобным городом унылых, черных жилищ, кварталов грубых бетонных коробок, заселенных всякой рванью, и в то же время городом для снобов, которым заправляют снобы.
От Гордона мы переехали в собственный дом, и я был доволен, но одно место у дядюшки стало для меня убежищем, и по нему я скучал. Дом Гордона одним боком стоял на старом колодце, куда можно было попасть через потайную дверь в подвале гаража. В стенки колодца были вбиты железные скобы, уходящие вглубь, и я частенько спускался туда и, держась за скобы, висел в полутьме. Бывало, я слышал, как Гордон рыщет вокруг, надеясь найти меня и защупать. В своих желаниях он заходил все дальше, и я все больше боялся. Гордон сказал, что если я проболтаюсь, то сам буду наказан: Джон, мой папа, поверит ему, а не мне. Инстинктивно я понимал, что это правда. Поэтому когда я шел в гараж, я всегда прятался в колодце.
Колодец был не очень глубокий, футов двадцать максимум. Гордон утверждал, что это не колодец, а заброшенный проход в катакомбы шахт, где старатели, построившие город, добывали золото. Все, что он говорил, я делил надвое, хотя, учитывая историю Йоханнесбурга, в этот раз он, возможно, и не врал. Дно колодца было, похоже, твердым и завалено щебнем; однако я так и не смог собраться с духом и, не держась за скобы, ступить на дно обеими ногами. Я просто сидел в своей полутемной берлоге и наслаждался покоем и мечтами. Как ни рад я был уехать от дяди Гордона, покидать колодец мне было жаль.
Как я уже говорил, я обожал Южную Африку. Для отца же «медовый месяц» быстро закончился. Работа охранника ему осточертела. Эта работа была не совсем той, которую он раньше себе воображал. Да и все вокруг его уже доставало. Однообразные дома вдоль дороги на окраине, braais в садах, парках или кемпингах, где серьезно закладывали южноафриканцы, – все это уже сидело у него в печенках. Он жаждал традиционного для равнинной Шотландии круга общения, ему был нужен старый добрый паб, затесавшийся в центре мегаполиса. Гордон пытался привить ему южно-африканскую культуру. Мой дядя стал большим поклонником регби и брал нас собой на несколько матчей в Элис-парк. Он пытался нас заинтересовать, но Джон только фыркал:
– Игра для пидорасов… хотя, пожалуй, от нечего делать можно и этим заняться.
Он уходил и почти всю игру просиживал в буфете. Я ненавидел регби, даже больше, чем футбол. Джон тоже терпеть не мог регби, другое дело – глаза залить как следует.
Попойки в центре Йоханнесбурга и привели к тому, что мы уехали из Южной Африки и вернулись в Шотландию.
Я как раз только обосновался в школе имени Крюгера. Дети там были такие тупые, что, казалось, превзошли в этом даже моих приятелей по старой школе, о которой все отзывались не иначе, как об одной из самых дерьмовых в Шотландии, а значит, и в Европе. Здесь единственной нашей обязанностью было носить школьную форму. Меня это особо не беспокоило, так как я мог носить не шорты, а фланелевые штаны. Я стеснялся шрамов на ноге.
В первый день школы меня представили как «новичка из Шотландии» и показали карту ЮАР. На дом мне задали заучить названия провинций и их столицы:
МЫС ДОБРОЙ НАДЕЖДЫ КЕЙПТАУН
НАТАЛЬ ПЬЕТЕРМАРИТЦБУРГ
ОРАНЖ ФРИ СТЭЙТ БЛУМФОНТЭЙН
ТРАНСВААЛЬ ПРЕТОРИЯ
Вот в чем заключалось основное различие – дети здесь были хоть и тупые, зато значительно послушнее и благовоспитаннее. Им незазорно было даже домашние задания выполнять. Учителя были нормальные; мой интерес к дикой природе всячески поощрялся. Они были со мной приветливы, и на мой акцент учителя в Южной Африке обращали меньше внимания, чем в родном городе. Когда культурная акклиматизация прошла, я стал получать удовольствие от приобретения знаний. Мне стало интересно учиться, и я потерял необходимость скрываться в комиксовых фантазиях. Я бросился в учебу с головой. Первый раз в жизни я обрел какую-то цель. Раньше, когда меня спрашивали, кем я хочу стать, я только пожимал плечами; или мог сказать, что буду солдатом. Казалось, что стрелять в людей – занятие веселое; у многих детей такие задвиги. Теперь я собирался стать зоологом. На свой одиннадцатый день рождения я уже видел возможное развитие событий: хорошая успеваемость в средних, а затем и в старших классах, поступление в университет в Витвэйтсрэнде, или Претории, или Рэнд Африкаанз, изучение зоологии или биологии, затем практика, экспедиции, кандидатская, и вот он я – молодой специалист. Я видел свою карьеру как на ладони.
Но мой старик крепко забухал, и все пошло прахом. Я понял, каким я был придурком, позволив себе мечтать об этом.
Помню, как это началось. Был четверг и день такой ясный, что, если посмотреть на запад, можно было увидеть вершину Магалайзберга, парящую над городом. Я был в саду, пинал мяч со своим приятелем Куртисом. Становилось жарко, а я все еще был в школьной форме. Я пошел переодеться – мы собирались к Куртису на чай. Он часто приходил к нам: я уже не так стеснялся своих родителей. Казалось, здесь они стали спокойнее и счастливее, и к их выходкам относились с большим терпением, ведь по соседству жили белые ребята разных национальностей: греки, например, чьи родители даже по-английски-то не говорили. Короче, я прошмыгнул в дом, чтобы переодеться, и невольно подслушал разговор папы с мамой.